Letter 394

Date	9/21 March 1875
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1090)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 1 (1900), p. 459–460 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 216–217 П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 97–98 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том V (1959), p. 396–397 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 96 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Москва 9 марта 1875 г[ода] Толя! Merci за твоё письмецо. То, что ты мне пишешь насчёт любви ко мне, мне известно; так как и я люблю тебя ни сколько не меньше, то в грустные минуты более чем кого-либо хотелось бы иметь тебя около себя. К сожалению, насмешница-судьба вот уже десять лет сряду устраивает так, что те, кого я люблю больше всего на свете, далеко от меня. Я действительно чрезвычайно одинок в Москве, не потому, что не с кем время проводить, а потому, что нет кругом меня никого в самом деле близкого. Если ты наблюдателен, то мог заметить, что дружба моя с Рубинштейном и другими консерваторскими товарищами основана единственно на том факте, что мы всё служим в одном месте. Я имею весьма веские доказательства того, что никто из них не питает ко мне тех чувств нежной дружбы, в которых я весьма нуждаюсь. Словом, мне здесь не с кем душу отвести. Отчасти это происходит, быть может, по моей вине; я не очень-то податлив на сближения. Как бы то ни было, а вовремя ипохондрических припадков этот недостаток в близких по душе людях весьма тягостен. Всю эту зиму в большей или меньшей степени я постоянно хандрил, и иногда—до последней степени отвращения к жизни, до призывания смерти. Теперь, с приближением весны, эти припадки меланхолии совершенно прекратились, но так как я знаю, что с каждым годом или, лучше сказать, с каждой зимою они будут возвращаться в сильнейшей степени, — то я решил весь будущий год отсутствовать из Москвы. Где я буду и куда денусь, — ещё не знаю, но я должен переменить место и окружающую среду. Я поговорю с тобой об этом при свиданье; я попрошу тебя приехать сюда на страстную и пасхальную недели, а также и Модеста; это тем более следует сделать, что на святой здесь пойдёт «Опричник», и, хоть для курьёзу, стоит посмотреть. Здесь несколько дней пробыл Лева. Я с ним строил планы сожительства в Женеве на будущую зиму. Очень может быть, что это так н случится, — хотя весь вопрос в деньгах, а вопрос этот ещё в тумане. Целую тебя в глазки, щёчки и губки и ещё раз благодарю за письмецо, которое подействовало на меня весьма сладко и умягчительно. Ты, вероятно, уже знаешь из газет о смерти бедного Лауба? Послезавтра у нас идёт «Марта» для Великого князя. Представь, что я теперь высидел уже несколько заседаний в качестве присяжного в Судебной палате! Твой П. Чайковский Итак, жду тебя на страстной. О плане улепетнуть из Москвы—никому ни слова (кроме своих, т. е. Мод[еста], Пап[аши] и Л[изаветы] М[ихайловны]).

Moscow 9 March 1875 Tolya! Merci for your little letter. What you write about loving me, I know full well; since I love you no less, and I should like to have you around me more than anyone else in unhappy moments. Unfortunately, cruel fate has been conspiring for ten years in a row to see to it that those whom I love most in the world are far away from me. I am in fact extremely lonely in Moscow, not because there's nobody to spend the time with, but because there's nobody really close around me. If you are observant, you may have noticed that my friendship with Rubinstein and other conservatory colleagues is based on the fact that we all work in the same place. I have very strong grounds for believing that none of them has those warm feelings of friendship for me that I greatly need. In short, I have no-one here to bear my soul to. Perhaps I'm partly to blame for this: I don't go in for closeness very much. Be that as it may, during bouts of hypochondria this lack of people who are close to one's soul is very painful. All this winter, to a greater or lesser extent, I've been constantly moping — sometimes with such an aversion for life to the point of welcoming death. Now, with the onset of spring, these bouts of melancholy have completely ceased, but since I know that every year, or more accurately, every winter, they'll return to such a strong extent, then I've decided to leave Moscow for the whole of next year. Where I'll go and what I'll be doing — I still don't know, but I must change my location and environment. I'll talk to you about this when we meet; I'll be asking you to come here for Holy Week and Easter, and Modest too; this should happen all the more so because "The Oprichnik" is going on here at Easter, and it's worth a look, if only out of curiosity. Leva stayed here for a few days. I've hatched a plan to live with him in Geneva next winter. This may very well not happen, although the whole question is that of money, and this is still a murky issue. I kiss your eyes, cheeks and lips, and thank you again for the little letter, which had a very sweet and soothing effect on me. You probably already know from the newspapers about the death of poor Laub? The day after tomorrow we're putting on "Martha" for the Grand Duke. Just imagine that I've already sat through several hearings as a juror in the Trial Court! Yours P. Tchaikovsky So I'll expect you for Passion Week. As for my plan to flee from Moscow — not a word to anyone (except our lot, i.e. Modest, Papasha and Lizaveta Mikhaylovna).