Letter 4519

Tchaikovsky Research
Date 22 October/3 November 1891
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Moscow
Language Russian
Autograph Location unknown
Publication П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XVI-А (1976), p. 244–248 [draft]
Notes Rough draft in Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1978)

Text

Reproduced from the draft in the Klin House-Museum Archive, which may contain differences in formatting and content from Tchaikovsky's final letter.

Russian text
(original)
22 окт[ября]
Москва

Вчера я приехал сюда и нашёл твоё письмо. То, что ты пишешь о финансовой конвенции, заключённой с банкирской фирмой Н. Конради, чрезвычайно меня удивило, возмутило и раздражило. Хотелось вчера же написать, — но я воздержался, ибо написал бы слишком резко. Сегодня могу писать покойнее. Ты затронул вопрос, который давно уже занимает меня и по которому я воздерживался по весьма многим и понятным соображениям от категорического высказ[ыв]ания моего мнения. Теперь же, вследствие твоего письма и дабы раз навсегда занять открытое и определённое положение относительно вопроса о твоих отношениях с Колей, я должен написать тебе это письмо, быть может тебе неприятное, но в конечном результате действия которого я вижу твоё благо. Для этого я должен начать с издалека и вой-ти в некоторые подробности.

В мае месяце [18]89-го года, живя у вас в Петербурге, я сидел однажды вечером, часов около 11, у себя в комнате, в халате, и читал, как вдруг вошла Нара и сказала мне, что с Колей что-то странное происходит, что он вернулся домой, лёг в темной комнате на свою постель, лежит одетый и не то стонет, не то рыдает. Я немедленно побежал со свечой туда и нашёл Колю действительно в состоянии человека, глубоко страдающего нравственно, доведённого каким-то неожиданным несчастием до полного и безграничного отчаяния. Разумеется, я расчувствовался до слез, и на мои ласки и просьбы облегчить себя откровенным объяснением я выслушал его исповедь. Это было нечто до того неожиданное, странное, обидное для меня (в качестве твоего брата), цинически-бессердечное и бессовестное, что я был приведён в состояние какого-то столбняка. Подробностей передавать не стану. Смысл был тот, что ты его тяготишь и что он не знает, как разделаться с тобой; что ты ему в сущности вовсе не нужен, а между тем он тебе платит деньги, что ты напрасно думаешь, что он к тебе привязан, что он не может позабыть, как ты когда-то оскорблял его мамашу и т. д., и т. д. Я же это слушал, ровно ничего не сказал, кроме, кажется, совета поскорей высказаться тебе и отделаться, и ушёл к себе. Затем помню, что ты тоже вернулся и что я тебе для зондирования почвы сообщил о признании Коли, разумеется, лишь в самом смягчённом виде. Ты сказал тогда, что он и тебе делал намёки в этом духе и смысле, но что ты из жалости к нему же решаешься оставаться при нем. С таким воззрением я был совершенно не согласен, но решился не высказывать тебе моего искреннего желания, чтобы ты действовал сообразно с твоим достоинством, и стал ждать, что будет дальше. На другой день я уехал в деревню с очень неприятным чувством к Коле и с смутным пока сознанием, что ты унижаешь себя, перенося пассивно проявления Колиного тайного нерасположения к тебе. В первое время мне мучительно тяжело было думать об этом, и помню, что я Колю совершенно выбросил из своего сердца, где он занимал очень высокое место. Но он уехал на Кавказ, я его долго не видел, а когда увидел вас вместе в Петербурге, то оказалось, что между вами самое лучшее, ничем не смущаемое единение. Время уходило, про новые выходки, в неприязненном к тебе духе, ничего не было слышно, и мало-помалу майская история ушла в глубь забвения, так что не прошло и года, как я стал Колю любить и относиться к нему совершенно по-прежнему, старательно отгоняя от себя отвратительное воспоминание.

Нынче летом я узнал, что он опять начинает повсюду, где возможно, жаловаться, что ты тяготишь его. Эти слухи дошли, по-видимому, и до тебя, и в результате их конвенция с фирмой Н. Конради и Со.

Увы! я не могу продолжать с той подробностью и по той программе, как хотел. Репетиции «Дамы», Колонн и его жена, постоянное с ними пребывание на репетициях, обедах, завтраках и т. п., вообще всякого рода помехи не дают мне возможности высказать все, что хотелось, и потому прихожу прямо к заключению.

По-моему, тебе следует сейчас же расстаться с Колей навсегда. Неужели ты не видишь, не понимаешь, что он не в состоянии понять, что ты для него сделал и чем он тебе обязан? Если теперь он имел бесстыдство жаловаться на твою эксплуатацию его кармана, то через месяц он пожалеет точно так же о той комнате, в которой ты живёшь, и тех пирожках с морковью, которые ты вкушаешь за его обедами. Он смотрит на тебя как на наёмного человека, в своё время получавшего деньги и содержание на всем готовом за известное дело. Теперь дела нет; следовательно, все, что ты имеешь от него, тобой не заслужено. И если ты не заслуживаешь 2000 жалованья, — то почему же ты в его глазах можешь заслуживать битки, которые ты ешь, дрова, Которыми у тебя топят, и чистые рубашки, которые его прачка на тебя стирает? Он не хочет или не Может Понять, что ты, как бы то ни было, отдал ему лучшие годы жизни и что не только двумя тысячами, но и половиной своего состояния он не может заплатить за ту жертву, которую ты ему принёс, за те отеческие и материнские ласки, которых он был бы лишён, если б не ты, за тот элемент света и теплоты, который ты при всех своих недостатках и ошибках внёс в его детство, отрочество и юность. И Бог с ним — пускай себе живёт один как ему заблагорассудится. Ваши отношения будут только тогда совершенно правильные и могут даже оставаться дружескими, когда ты перестанешь пользоваться от него матерьяльными какими бы то ни было благами. Ну скажи, пожалуйста, не отвратительную ли картину представляет то Положение, которое ваша конвенция создала теперь? Коля считает гроши, которые ты Получаешь из театров, и задумывается над вопросом, хватит ли их на покрытие его авансов? Да ведь это совершенно отравит вашу совместную жизнь! Если даже и без действительного к тому повода тебе будет беспрестанно представляться, что он недоволен размерами получаемых с театров грошей, — то твоя жизнь будет адом. Но весьма возможно, что он и действительно будет недоволен и при тебе сетовать на то, что твои пиэсы мало доходны! Кроме того, ты совершенно стеснил свою свободу — ты теперь раб случайности. Ну представь себе, что будет год, когда ты с театра ни копейки не получишь? Не будет ли он тогда отравлять каждую минуту твоей жизни, неохотно выдавая тебе условленные 200 р[ублей] в месяц!

И почему ты говоришь, что тебе нет никакого места? Если поискать и подождать, — то можно найти, и я уверен, что ты найдёшь. А покамест я охотно буду помогать тебе настолько, чтобы ты мог жить совершенно безбедно. Я тебе предлагаю, напр[имер], сейчас же уехать на всю зиму в Париж, где ты можешь заняться успешнее, чем где-либо, пиэсой «Le lendemon d'une orgie» и где, благодаря Гитри, есть с кем душу отвести. Между тем мы будем искать тебе места. Пока есть остатки молодости, ты должен как-нибудь так устроить себе жизнь, чтобы не быть в зависимости от капризов Коли. Он может жениться или захотеть поселиться с матерью — мало ли что может случиться, и в один прекрасный день он откажет тебе от комнаты и содержания, точно так же как теперь своими сетованиями и жалобами довёл тебя до пресловутой конвенции!! Сделай все это, не ссорясь с ним, и останься в наилучших отношениях, не особенно сокрушаясь насчёт его бессердечия по отношению к тебе. Он не виноват, что смотрит на вещи иначе, чем следовало бы, — уж таков от природы. Но может быть, и твоей вины есть немного в том, что он не умеет оценить тебя и твои заслуги как следует. Очень может быть, что я слегка преувеличиваю и что требую слишком крутого и быстрого переворота. Но в сущности, в глубине души я прав. Ты отныне не должен никогда и ничем быть ему обязанным и жить на свой счёт, на свои труды, довольствуясь хотя бы малыми средствами, лишь бы не чувствовать несноснейшего ярма благодарности перед человеком, который сам недоступен чувству благодарности.

Между тобой и Колей есть то же стихийное несоответствие характеров и всего душевного строя, которое существовало между тобой и Германом Карловичем. Коля, как и его отец, человек с большими качествами, — но рано или поздно внутренняя рознь должна была сказаться и образовать между вами пропасть. Лучше же оставить его теперь, когда диссонанс ещё не дошёл до болезненности. Я вовсе не хочу его обвинять, чернить, унижать в твоих глазах — я просто констатирую факт, что вы не сходитесь. У тебя есть недостатки (напр[имер], безалаберность в денежном отношении), которые его натуре должны быть глубоко антипатичны, и этого одного уже достаточно, чтобы вы не мог ли жить вместе, не стесняя друг друга. Тебя же всегда будут угнетать свойства его натуры, противу положные твоей. Напр[имер], та скаредность, которая заставляла его жалеть о несчастных двух тысячах, получаемых тобой, ведь она тебе в сущности противна! Но главное, мне кажется, что ты обретёшь мир души, свободу в лучшем смысле слова, спокойствие — только когда будешь жить сам по себе.

Я предлагаю тебе, кроме части за «Пиковую даму», давать столько, чтобы у тебя образовалось 300 [рублей] в месяц До тех пор, пока не получишь места. (Отчего не искать бы места в театре? Не хочешь ли, чтобы я написал Всеволожскому?)

Кончаю это бессвязное и длинное письмо, Прося тебя простить, если я высказался слишком резко. Дай его прочитать Бобу. Мне кажется, что он согласится со мной во многом. Ей-Богу, мне неприятно думать, что ты и Боб едите Колин хлеб. Лучше будем все иногда принимать его приглашения на обеды и вообще останемся с ним друзьями — но на новых началах! Мы все делали ту ошибку, что считали его как бы кровным. Нет, он нас всех по-своему, конечно, любит — кровь влечёт его к Васильевскому Острову, т. е. к миру, в сущности нам чуждому, как бы ни казались близки внешние отношения.

А самое лучшее, приезжай потолковать со мной сюда. Коле про моё письмо, конечно, пока не говори.

Целую тебя, бедный мой Модя!

Твой, П. Ч.