Letter 926

Date	29 September/11 October 1878
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1183)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 449–450 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 176 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 412–413 (abridged) П. И. Чайковский. Забытое и новое (1995), p. 125 (abridged) Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 174 (English translation) ("29 October") (abridged) Неизвестный Чайковский (2009), p. 246–247

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Москва 29 сент[ября] Толичка! Вчера я получил письмо от Н[адежды] Ф[иларетовны]. Это был ответ на мой вопрос: как она относится к моему желанию уйти отсюда? Как и следовало ожидать, она пишет, что она уже давно именно этого желала и заранее знала, что я перестану как прежде считать своим долгом оставаться в Консерватории. Письмо вообще самое успокоительное и произведшее на меня в высшей степени отрадное впечатление. Она находит также, что я хорошо делаю, не соглашаясь на предложение Давыдова, говоря, что мне нужно быть вполне свободным человеком, и эти слова подчёркнуты, из чего можно заключить, что она не намеревается когда-нибудь прекратить свои субсидии. Я донельзя доволен и счастлив. Ещё одно обстоятельство содействует к моему полному успокоению. Рубинштейн не только не огорчён моим уходом, но даже уже принял меры к замещению меня. А именно, он пригласил Танеева преподавателем в Консерваторию, и, для того чтобы теперь не знали зачем, Танеев будет покамест фортепьянным учителем; но ему велено готовиться к преподаванию теории. Таким образом я могу уйти с спокойным духом в каждую минуту. И эта каждая минута гораздо ближе, чем ты думаешь. Не удивляйся, что я Котеку обещал в декабре приехать в Берлин. Оно так и будет, если ничто не помешает. Во-1-х, меня действительно тянет за границу, и вот отчего. Пока я в Москве, я не напишу ни одной ноты, — а между тем работать ужасно хочется, чтобы оправдать себя в собственных глазах и загладить отвратительно глупое своё поведение здесь. А согласись, что в Кларане работать удобнее, чем в Петербурге, где всё-таки шумно, людно, суетно и где я не могу устроиться так, чтоб ничто не отвлекало от работы. Но вот в чем дело. Я, конечно, не уеду за границу, не пожив с тобой или, лучше сказать, под тобой. Итак, я давно уже решил мысленно, что или весь ноябрь, или часть ноября и декабря я проживу в Петербурге с специального целью насладиться твоим сообществом. Потом я уеду за границу; буду много работать, а в начале весны приеду в Петербург и опять поживу под тобой. Вот что, Толя! Не приезжай сюда — не стоит, так как я не позже начала ноября сам приеду к тебе. Я здесь живу, как на бивуаке; мой дом мне да крайности противен, и принимать тебя в нем доставит мне мало удовольствия. Ну её, проклятую Москву, имеющую счастье обладать такай прелестной личностью, как Ант[онина] Ив[ановна]! Достаточно мысли, что эта гадина здесь, чтоб мне было противно. Между прочим, она изобрела новую тактику. Сама писать не смеет, так её достойная матушка пишет мне, уверяя в сваей страстной любви и опять приглашая быть посаженным отцом на свадьбе дочери Маши, и прибавляя по-прежнему, что без благословения моего эта девица не хочет вступать в брачные узы. Я отвечал с самою изысканною учтивостью, что должен безусловно лишить себя удовольствия свидания с милыми родными, как она себя величает. Я очень смеялся, что милый Котик так трагически понял моё настоящее положение. Трагического в нем ничего не была. Мне просто противна и скучна, и я убегаю от всех или в окрестности города, или в отдельные комнаты разных трактиров. На чего стоит мне эта жизнь! я трачу в день не меньше 10 рублей. Целую тебя крепко. Сходи посмотреть, есть ли подходящий № под тобой. Твой, П. Чайковский

Moscow 29 September Tolichka! Yesterday I received a letter from Nadezhda Filaretovna. This was in reply to my question: how does she feel about my wish to leave here? As was to be expected, she writes that she had long desired precisely this, and knew in advance that I would no longer consider it my duty to remain at the Conservatory as before. The letter was generally most reassuring and made an extremely gratifying impression on me. She also considers that I do well not to agree to Davydov's proposal, saying that I need to be a completely free man, and these words are underlined, from which one might conclude that she has no intention of ever ending her subsidies. I am utterly happy and contented. One more circumstance contributes to my total peace of mind. Not only is Rubinstein not upset by my departure, but has even taken measures to replace me. Namely, he has invited Taneyev to teach at the Conservatory, and, in order that no-one knows why, Taneyev will be a piano tutor for the time being; but he has been told to prepare to teach theory. In this manner, I can always leave with peace in my soul at any moment. And any moment is much closer than you think. Do not be surprised that I promised Kotek to come to Berlin in December. And I shall, if nothing prevents me. Firstly, I am actually feeling drawn abroad, and this is why. Firstly, while I'm in Moscow I won't be writing a single note — and yet I'm awfully keen to, in order to justify myself in my own eyes, and make amends for my disgracefully stupid conduct here. And you must admit that working in Clarens is more convenient than in Petersburg, with all the noise, crowds and commotion, and where I cannot settle myself so that there are no distractions from work. But the thing is this: I certainly won't go abroad without having lived with you, or rather, near you. Therefore, some time ago I decided in my mind that either during the whole of November, or for parts of November and December, I shall live in Petersburg for the specific purpose of enjoying your company. Then I shall go abroad; I shall do a great deal of work, and in the early spring I shall come to Petersburg and live by you again. Look here, Tolya! Don't come here — it isn't worth it, because I'll be coming to you myself no later than the start of November. I'm living here as if in a bivouac; my home is utterly horrid, and hosting you in it will give me little pleasure. Well, to hell with Moscow, which has the good fortune to have such a charming person as Antonina Ivanovna. The thought that this viper is here is enough to make me feel sick. Incidentally, she has come up with a new tactic. She does not dare write herself, but her venerable mother writes to me, assuring me of her passionate love, and again inviting me to take the father's place at the wedding of her daughter Masha, and adding as before that without my blessing this girl does not wish to enter into marriage. I answered with the most exquisite politeness that I must absolutely deprive myself of the pleasure of meeting with my dear relatives, as she herself calls them. I laughed so much that dear Kotik understood my situation to be a genuine tragedy. There is nothing tragic about it. I am simply sick and fed up, and I run away from everyone, either to the outskirts of the city, or to private rooms in various taverns. What does this life cost me? I spend no less than 10 rubles a day. I kiss you hard. Go to see if there's a suitable room by you. Yours, P. Tchaikovsky