Letter 2344

Date	10/22 September–12/24 September 1883
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Verbovka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1716)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 602–603 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 300 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 229–231 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 295 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Вербовка 10 сентября Модичка! Я уж совсем вошёл в колею вербовской жизни и скажу тебе, что в общем она чрезвычайно приятна. Таня, проболев несколько дней, переехала в Каменку, чтобы быть по-ближе к доктору, и грешно сказать, но в самом деле с её отъездом все на вербовском горизонте просияло и Саша, которая изнывала видя Таню больной, теперь опять весела и здорова совершенно. Представь, что стоило Тане выдумать переезд в Каменку, заинтересоваться временным устройством для себя комнаты Miss Eastwood, чтобы внезапно почувствовать полное облегчение. Вчера пришла вечером записочка от Левы, что Таня бодра, весела и довольна. Здесь она имела опухшие глаза, мертвенную бледность и непомерную слабость, соединённую с охотой плакать. Я думаю, что лживость её положения среди семьи мешает ей жить под крылышком родителей и что в этом и состоит её болезнь. Впрочем, и в женских органах у неё что-то неладно. Поездка в Париж решена, и все так страстно желают, чтобы она скорее уехала (одни в надежде на облегчение, другие дабы устранить её от Саши), что она сейчас бы уехала, если бы не задержка с паспортом Лизав[еты] Мих[айловны]. Меня чрезвычайно радуют сердечные отношения между Таней и Лиз[аветой] Мих[айловной]. Я видел, как последняя страстно целовала кончики Таниных пальцев, — это обожание какое-то. Бедная Л[изавета] Мих[айловна] всё ещё не оправилась от болезни. Таня говорила со мной про Ferré, показывала его карточку и резное изображение, сделанное M[ada]me Шарко, — но я ни на волос не верю серьёзности её любви. Она слишком много со всеми об этом говорит, чтобы это было сильное чувство. Я чрезвычайно доволен, что у меня теперь совсем нет к Тане злобного чувства, как в прошлом году. Напротив, испытываю к ней очень много дружелюбия, хотя и без оттенка нежности. Оттенок нежности, и даже очень сильной, внушает мне теперь опять Веруша, и я думаю, что она-то и есть главная причина, почему мне здесь так тепло и хорошо чувствуется. 12 сент[ября] Вчера вечером пошёл было дождь и все возрадовались до крайности, — но тотчас же прекратился, и сегодня опять сухо до отвращения. 7 недель не было дождя! Сестрица, которой я так боялся, оказалась весьма безобидной старушкой, ничуть не мешающей мне приятно здесь проживать. Она физически довольно бодра, но умственно весьма состарилась, с трудом понимает что говорят, путается в словах и рассказывает истории, кои не всегда понятны. Меня она зовёт Петичка и говорит то вы, то ты, а больше ничего не говорит, смотрит на меня и удивляется, что я такой старый. Саша очаровательно мила с ней; вообще в этих случаях превосходные качества Саши и необычайное умение приголубить, устроить и приласкать высказываются очень ярко. Сестрица блаженствует в полном смысле слова. Рина (между нами будь сказано) первое впечатление производит невыгодное для себя, и я с величайшим усилием сначала притворялся, что восхищаюсь ею, — ибо это требуется, и я чувствую, что на меня все бы дулись, если б я сразу не начал приходить в восторг. Но мало-помалу я в самом деле начинаю находить её очень милым ребёнком, и если не схожу с ума от восторга, то все же с удовольствием смотрю на неё. Против Толи, Параши и даже Тани здесь чувствуется какое-то глухое не сочувствие. Вчера был здесь Керн. Вечером пришла записка от Тани, в коей она приглашала его при ехать ужинать к ней в Каменку. С трудом скрыв бешеную радость, Керн уехал. Зачем она это делает? Ведь в качестве нелюбимого претендента он должен возбуждать в ней желание не видеться с ним, если не антипатию? Вот тебе доказательство, что любовь к Ferré вздор. Ната очаровательно мила; злится на Сашиных дочерей более чем когда-либо и все приходит ко мне бранить их втихомолку. Подозрений о правде насчет Тани нет никаких. Направник (между нами) очень обиделся на моё письмо и написал ответ не без колкостей, но сильно уговаривает, почти умоляет не обращаться в Дирекцию с просьбой отложить постановку, обещает для Марии какую-то новую певицу, которая вскоре дебютирует, роль Орлика отдаёт, согласно желанию моему, Стравинскому. Я послал, согласно его просьбе, распределение ролей. Пишет, что хоры уже разучены. Я купил в Киеве квартет Глазунова и приятно удивлён им. Несмотря на подражание Корсакову, на несносную манеру вместо развития мысли ограничиваться бесчисленным повторением её на тысячу ладов, несмотря на пренебрежение к мелодии и исключительную погоню за гармоническими курьёзами, виден замечательный талант. Форма до того гладкая, что я изумлён и подозреваю, что учитель помогал. Совету тебе купить этот квартет в 4 руки и сыграть с Алиной или с кем-нибудь. Купил также «Кавказского пленника». Это до крайности ничтожно, слабо, ребячески наивно, а главное курьёзно, что критик, целую жизнь преследовавший рутину, на склоне карьеры даёт оперу, рутинную до бесстыдства. Занятия сюитой, масса чтения словесного и музыкального, изредка винт, прогулки, болтовня с девочками и Натой, — всё это приятно наполняет здешнюю жизнь мою. Я весьма доволен. Жаль только, что при рода жалка ужасно от засухи. Целую крепко тебя и милого Николашу. Мне известно, что Коля Мекк очень огорчён твоей холодностью. Если можно, объяснись с ним и выскажись. А впрочем, я очень понимаю твоё чувство. П. Чайковский

Verbovka 10 September Modichka! I have completely fallen into the routine of Verbovkan life, and I must tell you that, in general, it is extremely pleasant. Tanya, having been ill for several days, moved to Kamenka to be closer to the doctor, and it would be a sin to say, but as a matter of fact, with her departure, everything on the Verbovkan horizon brightened up, and Sasha, who was languishing at seeing Tanya ill, is now cheerful and completely well again. Just imagine that it was worth Tanya having the idea of moving to Kamenka, just to temporarily acquire Miss Eastwood's room for myself, such that I suddenly feel utterly relieved. Yesterday evening, a note came from Lyova that Tanya was cheerful, happy and contented. Here she had swollen eyes, a deathly pallor and excessive weakness, combined with a readiness to cry. I think that the artificiality of her position amongst the family prevents her from living under her parents' wing, and this is the root of her illness. However, there is something wrong with her female organs as well. The trip to Paris has been settled, and everyone wishes so passionately for her to leave soon (some in the hope of relief, others in order to remove her from Sasha), that she would have already left by now, were it not for the delay with Lizaveta Mikhaylovna's passport. I am remarkably glad about the cordial relations between Tanya and Lizaveta Mikhaylovna. I saw how the latter passionately kissed the tips of Tanya's fingers — this is verging on adoration. Poor Lizaveta Mikhaylovna hasn't yet recovered from her illness. Tanya spoke to me about Ferré, showed me his picture and an engraved image made by Madame Charcot — but I don't believe for a moment that her love is serious. She talks about it with everyone far too much for it to be a strong feeling. I am extremely pleased to no longer have any malevolent feelings towards Tanya, as happened last year. On the contrary, I feel very amicable towards her, although without a trace of affection. Verusha is now inspiring a trace of affection in me again, and a strong one at that, and I think this is the main reason why I feel so warm and well here. 12 September Yesterday evening it began to rain, and everyone was overjoyed — but it stopped immediately, and today it's horribly dry again. There's been no rain for 7 weeks! Sestritsa, of whom I was so afraid, turned out to be a very harmless old woman, who didn't interfere with my pleasant life here at all. Physically she is quite vigorous, but mentally very elderly, with difficulty understanding what is said; she muddles up her words, and tells stories that are not always comprehensible. She calls me Petichka and speaks to me with the formal and informal you, but says nothing else besides staring at me in astonishment that I am so old. Sasha is charmingly nice to her; generally in such cases, Sasha's excellent qualities and extraordinary ability to soothe, take care of and coddle are expressed most vividly. Sestritsa is blissful in the full sense of the word. Rina (speaking between ourselves) makes an unfavourable first impression, and it was with the greatest effort that I initially pretended to admire her, because this is required, and I feel that everyone would be angry with me if I did not immediately become delighted. But little by little I really did begin to find her a very sweet child, and even if I am not going mad with delight, I still regard her pleasantly. There is a vague sense here of some sort of lack of sympathy towards Tolya, Parasha and even Tanya. Kern was here yesterday. In the evening, a note arrived from Tanya, in which she invited him to come and have supper with her in Kamenka. Kern left, barely concealing his wild joy. Why would she do this? After all, in the role of an unloved suitor, he must arouse in her a desire not to see him, if not antipathy? This is proof that her love for Ferré is nonsense. Nata is charmingly sweet; she is more angry with Sasha's daughters than ever, and keeps coming to me to quietly scold them. There are no suspicions regarding the truth about Tanya. Nápravník (between us) was most offended by my letter, and writes a response that is not without its barbs, but he strongly urges, almost begs me, not to approach the Directorate with a request to postpone the production, promising some new singer for Mariya, who will soon make her debut, and gives the role of Orlik, in accordance with my wishes, to Stravinsky. I sent him the allocation of roles, as requested. He writes that the choirs have already started rehearsing. In Kiev I bought Glazunov's quartet, and was pleasantly surprised by it. Despite the imitation of Korsakov, the unbearable manner of confining oneself to countless repetitions of an idea in a thousand ways rather than developing it, despite a disdain for melody and the exclusive pursuit of harmonic curiosities, a remarkable talent can be seen. There is such a remarkable evenness of form that I suspect his tutor helped. I advise you to buy this quartet for 4 hands and play with Alina or someone. I also bought "The Prisoner of the Caucasus". It is insignificant, feeble and childishly naïve in the extreme, and most curious that a critic who has spent his whole life persecuting the routine is, at the end of his career, producing an opera that is unashamedly routine. I've been busy with my suite, plenty of reading, both literary and musical, occasional vint, walking, chatting with the girls and Nata — all of this pleasantly fills my life here. I am very content. It's just a shame that the nature is awfully wretched from the drought. I kiss you and my dear Nikolasha very hard. I know that Kolya Meck is very upset by your coldness. If you can, face him and explain yourself. However, I understand your feelings very well. P. Tchaikovsky