Letter 2685
Date | 12/24 April 1885 |
---|---|
Addressed to | Emiliya Pavlovskaya |
Where written | Maydanovo |
Language | Russian |
Autograph Location | Moscow (Russia): Bakhrushin State Central Theatre Museum (Pavlovskaya collection) |
Publication | Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 38–41 (abridged) Чайковский на Московской сцене (1940), p. 332–335 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 63–65 |
Text and Translation
Russian text (original) |
English translation By Luis Sundkvist |
1885. 12 апреля Майданово Дорогая, милая Эмилия Карловна!
Я не только не рассердился, читая Ваш крайне неодобрительный отзыв о «Чародейке», но очень благодарен Вам, ибо мне чрезвычайно хотелось знать Ваше мнение и я только что собирался просить Вас побывать в Александринке и сообщить Ваши впечатления. Но, конечно, не скрою, что мне неприятно то обстоятельство, что Вам роль Чародейки не нравится. Знаете что? Вам, подобно мне, следовало бы не смотреть, а прочитать «Чародейку». Хоть Вы и называете Савину идеалом грации и изящества (с чем, между нами будь сказано, я далеко не вполне согласен), но, по всей вероятности, она не то играет, что следует. Может быть, и Шпажинский сам виноват, что на сцене не получается то впечатление, какое бы следовало. Он, впрочем, сам отлично сознаёт, что многое ему не удалось в исполнении замысла, и при составлении либретто оттенит действующие лица ярче, правдивее, сильнее. Да и в самом ходе драмы многое будет совершенно изменено, а последний акт совсем другой будет, — чрезвычайно эффектно и удачно им вновь задуманный. Я Вам скажу, что по замыслу Чародейка свидетельствует о большом сценическом таланте Шпажинского, и, повторяю, если этот замысел выполнен не совсем удачно, то это потому, что он ещё недостаточно обдумал форму и отделку. Я совершенно не так воображаю и понимаю Настасью, как Вы. Конечно, она гулящая баба, но чары её не только в том, что она говорит красно и всем в угоду. Этих качеств достаточно, чтобы привлекать в её кабачок le commun des mortels. Но как заставить только этим княжича из лютого врага, пришедшего убить, сделаться страстно преданным любовником? Дело в том, что в глубине души этой гулящей бабы есть нравственная сила и красота, которой до этого случая только негде было высказаться. Сила эта в любви. Она сильная женская натура, умеющая полюбить только раз навсегда и в жертву этой любви отдать всё. Пока любовь была только в зародыше, Настасья меняла свою силу на мелкую монету, т. е. забавлялась тем, что поголовно влюбляла в себя всех, кто попадался. Тут она просто симпатичная, привлекательная, хотя и развращённая баба; она знает, что пленительна, довольствуется этим сознанием, и, не быв просветлена ни верой, ни воспитанием, в своём сиротстве поставила себе единственной задачей весело жить. Но является тот, кому суждено затронуть молчавшие до сих пор лучшие струны её нутра, и она преображается. Жизнь для неё делается пустяком, если она не достигнет цели; сила её пленительности, прежде действовавшая стихийно, бессознательно, — тут является несокрушимым орудием, которое в одно мгновение сламывает врождённую силу, т. е. ненависть князя. Затем тот и другой отдаются бешеному потоку любви, который приводит к неизбежной катастрофе, её смерти, и смерть эта оставляет в зрителе примирённое и умилённое чувство. Разумеется, я говорю о том, как это будет у меня в либретто, а не так, как это теперь в драме. Шпажинский превосходно понял, что мне нужно, и согласно моему пониманию оттенит главные действующие лица. Он сгладит некоторые резкости в manière d'être Настасьи и выдвинет сразу характерными штрихами скрытую силу нравственной красоты её. Он и я, а потом Вы (если Вы примиритесь с ролью) сделаем так, что в последнем акте все плакать будут. Что касается кики и наряда — то можно ли об этом думать? Мы сделаем и придумаем так, чтобы ничего нарушающего требование строжайшего изящества не было. Точно, будто, если Савина была дурно одета, — так и Вам это нужно. Не знаю, дорогая моя Эмилия Карловна, измените ли Вы своё мнение о Чародейке, когда она будет перенесена в либретто, — но так, как я себе представляю эту роль, т. е., значит, так, как она будет в опере, — роль эта должна, мне кажется, Вам нравиться и Вы должны быть в ней превосходны. Прельстившись Чародейкой я нисколько не изменил коренной потребности моей души иллюстрировать музыкой то, про что Гёте говорит: das ewig weibliche zieht uns hinan! То обстоятельство, что могучая красота женственности скрывается у Настасьи очень долго в оболочке гулящей бабы, скорее усугубляет сценическую привлекательность её. Отчего Вы любите роль Травиаты? Отчего Вы должны любить Кармен? Оттого что в этих образах, под грубой формой, чувствуется красота и сила. Уверяю Вас, что Вы и Чародейку полюбите. Об других действующих лицах не буду много распространяться. Но скажу Вам, что княгиня у меня будет тоже в своём роде сильной натурой. Если Вы поняли этот характер только как тип ревнивой влюблённой старухи, то, значит, эта роль была скверно исполнена. Она ревнива не к личности князя, а к своему княжескому достоинству; она, одним словом, бешеная аристократка, помешанная на соблюдении чести рода, и готова отдать ради неё жизнь и идти на преступление. Словом, Вы не узнаете Чародейку. Знаете, голубушка моя, мне не хочется повиноваться Вам и идти смотреть «Чародейку» в Малом театре, да и Шпажинский очень не советует, говоря, что теперешняя «Чародейка» может озлобить меня к будущей. Скажу Вам, что со Шпажинским дело у меня зашло так далеко, что очень трудно будет отказаться от либретто, за которым он теперь сидит и без устали работает. Лично этот либреттист мне очень симпатичен, и мне было бы величайшею неприятностью нанесение ему обиды. Мне необходимо с Вами лично побеседовать. Напишите мне, когда Вы кончите сезон и когда собираетесь уезжать из Питера; мне нужно там быть в конце апреля или начале мая, и я пригоню так, чтобы застать Вас. Спасибо за милое, чудное письмо Ваше. Радуюсь безумно, что «Онегин» идёт и продолжает притягивать публику. Поклонитесь от меня очень Сергею Евграфовичу, а также милейшему моему Направнику. Целую ручки Ваши, П. Чайковский |
1885. 12 April Maydanovo Dear kind Emiliya Karlovna!
Not only did I not get angry when I read your extremely disapproving comments on "The Enchantress", but, rather, I was extremely grateful to you, because I very much wanted to know your opinion and I was in fact just about to ask you to go to the Aleksandrinka [1] and share your impressions with me [2]. However, I cannot of course deny that the fact that you don't like the role of the Enchantress troubles me. Do you know what? You should, like me, not see but read "The Enchantress". Although you refer to Savina [3] as an ideal of gracefulness and elegance (a description with which, between ourselves, I am far from agreeing completely), still it is almost certain that she is not playing the role as she should. Perhaps Shpazhinsky is himself to blame for the fact that on the stage his play doesn't cause the impression which it should. However, he is himself well aware that in terms of the execution of his design a lot of things didn't work out, and when drawing up the libretto he will delineate the characters more vividly, more truthfully and intensely. Moreover, in the very plot of the drama many things will be changed completely, and the final act will be entirely different: he has devised it afresh in an extremely effective and felicitous way. I should like to emphasize that The Enchantress, in terms of its conception, testifies to Shpazhinsky's great dramatic talent, and, I repeat, if this conception has not been realised entirely adequately, then that is because he did not sufficiently think through the play's form and outward finish. The way I picture Nastasya to myself and understand her is quite different to yours. Of course, she is a loose woman, but her charms consist not merely in the fact that she talks sweetly and tries to please everyone [4]. Those qualities would suffice for attracting ordinary mortals to her inn. But how could that alone cause the prince's son, who arrives there as a fierce enemy, intent on killing her, to become a passionately devoted lover? The point is that in her heart of hearts this loose woman possesses a moral strength and beauty which until that occasion had had no opportunity to manifest itself. That power consists in love. Hers is a strong feminine nature; she can fall in love only once and for all, and for the sake of that love she is capable of surrendering everything. So long as her love has not yet blossomed, Nastasya fritters away that power as small change, so to speak, i.e. she amuses herself by making everyone who crosses her path fall in love with her. There she is just an attractive and captivating, albeit depraved, woman; she knows that she is captivating, is content with this knowledge, and, unenlightened by faith or by upbringing (she is after all an orphan), she has set herself the sole task of leading a carefree life. But then there appears the man who is destined to touch the finest, hitherto silent, chords of her inner being, and she is transformed. Life for her becomes worthless if she cannot achieve her goal. Her power of attraction, which until then had acted like an elemental, subconscious force, is now an indestructible weapon which instantly overcomes what is hostile to it, that is, the prince's hatred. Then both the one and the other surrender themselves to the frenzied current of love which leads to the inevitable catastrophe — her death — and this death leaves the spectator feeling reconciled and moved. It goes without saying that I am talking about how it will all be in my libretto rather than the play as it is now. Shpazhinsky has understood perfectly what I require, and he will delineate the main characters in accordance with my conception. He will smooth out certain sharp edges in Nastasya's way of being, and, by adding some characteristic strokes, he will immediately bring to the fore the hidden strength of her moral beauty. He and I, and then you (if you are able to reconcile yourself with the role) will ensure that in the final act the whole audience will be crying. As for the kika and costume, are they really worth troubling oneself over them?[5] We shall come up with something to ensure that the requirements of the most scrupulous elegance are not violated in any way. Indeed, just because Savina was badly dressed it doesn't mean it will have to be the same with you. I don't know, my dear Emiliya Karlovna, whether you will change your opinion about the Enchantress when she has been transferred to the libretto, but the way I picture this role to myself — that is the way she will turn out in the opera — I believe that this is a role which you must like, and that you are bound to be magnificent in it. In falling for the Enchantress I have by no means betrayed the innate need of my soul to illustrate through music what Goethe describes as: das ewig weibliche zieht uns hinan![6] The fact that the mighty beauty of femininity is concealed in Nastasya for a very long time under the guise of a loose woman surely intensifies her attractiveness as a dramatic figure. Why do you love the role of Traviata?[7] Why are you bound to love Carmen?[8] Because in these figures, under a coarse hull, one can sense beauty and strength. I assure you that you will come to love the Enchantress, too. I shall not expatiate on the other characters so much. But I do want to tell you that the princess in my opera will also be a strong character in her own way. If you understood this character to represent solely the type of a jealous, besotted old woman, that means her role was performed poorly. She is jealous not on account of the prince's person as such, but rather of her princely dignity; in short, she is a fanatic aristocrat, obsessed with preserving the honour of her kin, and for its sake she is prepared to give up her life and to commit a crime. In short, you won't recognize the Enchantress. You know, my dear, I do not feel like obeying you and going to see The Enchantress at the Maly Theatre [9]. Besides, Shpazhinsky strongly advises me not to go, arguing that the present Enchantress might set me against the future one. I should add that my negotiations with Shpazhinsky have reached such a stage that it would be very difficult now to turn down a libretto on which he is working untiringly. Personally, I find this librettist very nice, and it would be extremely unpleasant for me to have to offend him. I must absolutely have a face-to-face talk with you. Write to me and let me know me the date of your last performance this season, as well as when you are planning to leave Piter. I have to be there at the end of April or in early May, and I shall fit my visit accordingly so as to arrive there when you are still in town. Thanks for your sweet, wonderful letter. I am awfully glad that Onegin is still on the repertoire and continues to draw the public [10]. Give my very warm regards to Sergey Yevgrafovich [11], as well as to my dear Nápravník. I kiss your hands. P. Tchaikovsky |
Notes and References
- ↑ The Aleksandrynsky Theatre in Saint Petersburg.
- ↑ In her letter to Tchaikovsky of 9/21 April 1885 Emiliya Pavlovskaya had written about her recent visit to the theatre to see Ippolit Shpazhinsky's play The Enchantress, which the author was adapting into a libretto for Tchaikovsky. She emphasized that the play's central figure, Nastasya, popularly known as the "Enchantress" for her ability to captivate men, did not appeal to her at all. Pavlovskaya's letter has been published in Чайковский на московской сцене (1940). Parts of it are quoted in this website's work history for The Enchantress.
- ↑ Mariya Gavrilovna Savina (1854–1915), a famous Russian actress who for more than forty years was a member of the Saint Petersburg Aleksandrynsky Theatre's company. The writer Ivan Turgenev had been one of her most fervent admirers in the last years of his life.
- ↑ The emphasized phrase is a direct quotation from Pavlovskaya's letter of 9/21 April 1885.
- ↑ The Enchantress is set in fifteenth-century Nizhny Novgorod, and so Nastasya in the play wears a traditional Russian costume, including a kika, which is a type of head-dress for women.
- ↑ "Das Ewig-Weibliche / Zieht uns hinan" (The eternally feminine pulls us upwards) — the final two verses of Goethe's Faust, Part II, sung by the Chorus mysticus as they announce Faust's salvation, which is partly due to the compassionate love of Gretchen, who has forgiven her seducer.
- ↑ It was in fact as Violetta in Verdi's La Traviata that Tchaikovsky had first heard Pavlovskaya and had been greatly impressed by her talent. See Letter 599 to Modest Tchaikovsky, 9/21 September 1877.
- ↑ Later that year, Pavlovskaya would sing the title-role in Bizet's Carmen in a production of the Italian Opera Company at the Saint Petersburg Mariinsky Theatre.
- ↑ Shpazhinsky's play The Enchantress was first produced at the Moscow Maly Theatre on 8/20 October 1884, with Mariya Yermolova in the role of Kuma (Nastasya) — note by Vasily Kiselev in Чайковский на московской сцене (1940), p. 335.
- ↑ In her letter of 9/21 April 1885 Pavlovskaya wrote that on the previous evening she had sung Tatyana in Yevgeny Onegin again (in a performance conducted by Eduard Nápravník), and that the whole audience was carried away by Tchaikovsky's "wonderful music". The first production of this opera at the Saint Petersburg Mariinsky Theatre had opened on 19/31 October 1884.
- ↑ Emiliya Pavlovskaya's husband, Sergey Yevgrafovich Pavlovsky (1846–1915), was also a singer (a baritone) and a member of the Saint Petersburg Mariinsky Theatre's troupe.