Letter 437

Date	11/23 January 1876
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Berlin
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1446)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 1 (1900), p. 479–481 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 226–227 П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 101–102 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 15–16 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 100–101 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Берлин 23/11 янв[аря] 1876 г[ода] 11 часов вечера Милый Модя! Если б ты знал, до чего я о тебе тоскую! Вчера я весь вечер плакал, и сегодня при воспоминании о тебе у меня все время болит сердце и навёртываются слезы. В этой скорби о человеке, который хоть и очень близок моему сердцу, но оставлен мною не среди дикой страны, а в самом центре цивилизации, есть нечто преувеличенное. Это все ещё остатки нравственного недуга, которым я страдал в Москве и который рассеялся во время нашего путешествия вдвоём. Теперь, очутившись один, я погрузился опять в самые мрачные мысли. Кажется, если б были лишние деньги, бросился бы сейчас же в Париж, чтоб хоть ещё денёк пошляться вместе. Ехал я до Кёльна в великолепном спальном вагоне, превосходящем по удобству и роскоши все, что можно себе представить. В Кёльне пересел в обыкновенный вагон 1-го класса. Приехал сюда в 7¾ часов, а в Hôtel добрался только в 8½. Представь мою злобу! Сегодня идёт «Лоэнгрин» с Маллингер и Ниманом, но как было попасть туда, когда умывшись и одевшись, я бы мог прийти в театр только в 10-ом часу, а опера началась в 6½! С горя я бросился к Бильзе и застал какой-то квартет для 4-х виолончелей, вариации для корнет-а-пистон'а и т. п. пакости. Притом же огромная зала, уставленная столиками, за которыми сидят паршивые берлинцы и курят вонючие сигары, — это мне вовсе не нравится. Вообще, до чего Берлин кажется омерзителен, гадок, подл после Парижа. Я раскаиваюсь, что решился здесь остаться; как ни утомительна дорога, но это всё-таки движение. Сидеть же одному в отеле, где мы ещё так недавно, были вместе, весёлые и полные приятных ожиданий от Швейцарии и Парижа, — это невыносима. Вероятно, спокойно выспавшись, я приду завтра в более сносное расположение духа, но теперь я могу воскликнуть, как Катерина в «Грозе»: «Ах, как мне скучно без тебя!». Завтра утром я буду тебе телеграфировать; вообще, писание этого письма и телеграфное сношение с тобой утешает меня. Разлука с любимым человеком разве только тем хороша, что отлично даёт случай измерить силу любви к нему. После Бильзе я зашёл поесть в какой-то прегрязный кабачок, а теперь возвратился домой (мой номер на той же лестнице, где мы были вместе), спросил чаю и пишу тебе это письмо. Милый Модя! Не скучай. Я советую тебе скорее ехать в Лион. Мне кажется, что только там разъяснятся все сомнения, которые теперь тебя могут тревожить. Я много думал о тебе ночью и сегодня. Я очень рад, что ты религиозен. Теоретически я с тобой ни в чем не согласен, но если б мои теории тебя пошатнули в твоей вере, я бы на тебя разозлился. Я столько же горячо готов с тобой спорить о вопросах веры, сколь горячо желаю, чтоб ты остался при своих религиозных верованиях. Религиозность в том виде, как она проявляется в тебе, свидетельствует о высокой пробе металла, из которого ты отчеканен. Жду от тебя письма в Москве. Старайся поменьше тратить денег; в случае нужды обращайся прямо ко мне. Ты знаешь, что я всегда могу тебя выручить из затруднительного положения. Вообще, имей в виду, что я тебя очень, очень, очень люблю. Крепко обнимаю тебя. Твой П. Чайковский Я потерял в вагоне теплую шапку.

Berlin 23/11 January 1876 11 o'clock at night Dear Modya! If only you knew how much I miss you! Yesterday I cried all evening, and today when I remember you, my heart aches the whole time and my eyes fill with tears. This grief is somewhat excessive for a man who, although very close to my heart, I abandoned not in the middle of nowhere, but in the very centre of civilisation. This is all still a remnant of the nervous illness that I suffered from in Moscow, and which dissipated during our journey together. Now, finding myself suddenly alone, I've sunk into the gloomiest of thoughts again. I think that if I had the money to spare, I'd have rushed at once to Paris, so that we could have had at least one more day together. I travelled to Cologne in a magnificent sleeping car, superior in comfort and luxury to anything you could imagine. At Cologne, I transferred to an ordinary 1st class carriage. I arrived here at 7.45, and only reached the hotel at 8.30. Imagine how furious I was! "Lohengrin" is on today with Müllinger and Niemann, but how could I possibly make it there when, after washing and dressing, I could only arrive at the theatre for 10 o'clock, and the opera started at 6.30! In my upset state, I hurried off to Bilse and caught some sort of quartet for 4 cellos, variations for cornet-à-piston, and similar rubbish. Moreover, this was in an enormous hall, lined with tables at which grubby Berliners were sitting and smoking stinking cigars — I didn't like that at all. In general, Berlin seems so disgusting, insidious and vile after Paris. I'm regretting my decision to stop here; no matter how exhausting the journey is, at least it's still progress. Sitting alone in a hotel, where we were together so recently, cheerful and full of pleasant hopes from Switzerland and Paris, is intolerable. Probably, after a good night's sleep, I'll wake up tomorrow in a more bearable mood, but for now, like Katerina in "The Storm", I can exclaim: "Oh, how miserable I am without you!". I'll telegraph you tomorrow morning. Writing this letter and communicating with you by telegraph generally consoles me. Separation from a loved one can only be a good thing, because it provides a splendid chance to measure the strength of your love for them. After Bilse, I went to eat in some foul tavern, and I've now returned home (my room is on the same landing where we were together), ordered tea, and I'm writing you this letter. Dear Modya! Don't be miserable. I advise you to go to Lyon as soon as possible. It seems to me that only there will you resolve all the doubts that are troubling you now. I thought about you a lot today and last night. I'm very glad that you're religious. In theological terms, we don't agree on anything, but if my theories were to undermine your faith, then I'd be angry with you. I'm just as prepared to argue passionately with you about matters of faith as I am passionate that I want you to retain your faith in religion. The way in which your religiousness shows itself in you is a testament to the high calibre of the metal that you're minted from. I'll wait for a letter from you in Moscow. Try to spend less money; in case of need, contact me at once. You know that I can always help you out of a difficult situation. In general, keep in mind that I love you very, very, very much. I hug you tightly. Yours P. Tchaikovsky I lost my warm hat on the train.